…Под Москвой огромная стальная пружина медленно сжимается, приобретая в этом сжатии страшную силу. Сжимается для того, чтобы разжаться и ударить...

"...8, 9, 10 и 15 ноября немцы продолжали наступать, подходя все ближе к Москве. Наши войска продолжали отходить с жестокими боями. Но это, пожалуй, уже нельзя было назвать отступлением. Было такое чувство, что под Москвой огромная стальная пружина медленно сжимается, приобретая в этом сжатии страшную силу. Сжимается для того, чтобы разжаться и ударить.

Днем и ночью продолжались воздушные налеты на город. Немцы продолжали каждый день брать новые деревни и села. То там, то здесь прорывались их танки. Десятки тысяч московских женщин рыли на подступах к Москве укрепления, окопы, противотанковые рвы. Они работали, не покладая рук, в грязь, в слякоть, в холод. Работали в той же одежде, в какой они пришли сюда прямо с московских улиц. В самой Москве было холодно и неуютно, нечем было топить, потому что каждый вагон, приходящий с востока, был гружен оружием и только оружием. Население поредело. Одни ушли на фронт, другие — на оборонные работы. Но те, кто остался в Москве, работали за троих, четверых. Казалось, весь город перешел на казарменное положение. Спали у себя на заводах, не раздеваясь, по два—по три часа в сутки. Фронт приблизился так, что корреспонденты газет успевали два раза в сутки выезжать из города на передовые и возвращаться с материалами для очередного номера.

Все основные военные предприятия Москвы были эвакуированы в тыл. Но перед москвичами была поставлена задача — продолжать ковать оружие в самой Москве. И во всех маленьких мастерских, на всех оставшихся заводах москвичи стали производить оружие для войск, сражавшихся под Москвой. Там, где делали примуса, стали делать гранаты. Там, где производили хозяйственные принадлежности, теперь делали запальники и взрыватели. На заводе, где раньше выпускались счетные машины, впервые в Москве начали производить автоматы, и к 7 ноября в подарок 24-й годовщине сделали первые партии ППШ. Тысячи квалифицированных рабочих были эвакуированы в тыл. Их осталось сравнительно немного. Но им на помощь пришли домохозяйки, жены ушедших на фронт товарищей, пришли подростки, школьники.

Московские подростки зимы 41 и 42 года! Когда-нибудь хороший детский писатель напишет о них замечательную книгу. Они были всюду. Они заменили отцов на заводах. Они делали автоматы, гранаты, снаряды, мины. Они дежурили в госпиталях, заменяя сиделок и сестер. Они дежурили во время воздушных тревог в постах местной противовоздушной обороны. Они в своих школьных мастерских клеили пакеты для подарков и посылок, делали жестяные кружки и вязали варежки и перчатки. Они были тоже защитниками Москвы, как и их взрослые братья, сестры, отцы. И если когда-нибудь в столице на площади будет воздвигнут памятник обороны Москвы, то среди бронзовых фигур рядом с отцом, держащим автомат в руках, должен стоять его 15-летний сын, сделавший ему этот автомат осенью 1941 года.

Москва была в те дни спокойной и строгой. И чем ближе подходили немцы к Москве, чем ближе было начало декабря, чем, казалось, тревожнее должно было быть от все укорачивающегося расстояния между Москвой и немцами, тем, наоборот, хладнокровнее и увереннее были москвичи, тем яростнее дрались они на фронте, тем напряженнее работали они в Москве. Столица великого народа показывала великие примеры героизма.

Поредевшие дивизии защитников Москвы дрались с яростью людей, которым дальше уже некуда отступать. И они уже не отступали. Если немцы захватывали какую-нибудь деревню или новый кусок земли, это значило в эти дня только одно: ни одного живого защитника на этом месте уже не осталось.

И в то время, как около Звенигорода, Дедовска, Черных Грязей, Сходни, около Каширы и на окраинах Тулы редкие заслоны уцелевших защитников Москвы изматывали, обескровливали теряющие веру в успех и звереющие от неудач дивизии Гитлера, по немногим магистралям, связывающим столицу с тылом, регулярно, каждые десять, пятнадцать минут шли эшелоны с танками, пушками разных калибров, с полками и батальонами молодых; рвущихся в бой красноармейцев, добротно одетых в теплое зимнее обмундирование, до зубов вооруженных великолепной боевой техникой.

Где разгружались эти эшелоны, куда исчезала эта громада людей, танков, пушек, никто не знал. Они двигались в течение всего ноября и начала декабря. Но их не было видно на фронте. Фронт только сердцем, солдатским чутьем догадывался об их присутствии. Это удесятеряло силу сопротивления.

Десятки дивизий и танковых бригад тонули в бесконечных лесах Подмосковья, где-то вблизи фронта. Эти дивизии и бригады, как тяжелый карающий меч, занес Сталин над головой немцев; уже назначавших квартирьеров для размещения войск в теплых домах Москвы.

К 4 декабря стальная пружина сжалась до предела. А 5-го — все резервы, накопленные под Москвой, всё с тщательной заботой, с железной выдержкой подготовленное для удара, все войска, вся артиллерия, все танки, все, что по стратегическому плану Сталина было стянуто под Москвой и за Москвой в огромный сокрушительный кулак — все это ударило по немцам. Пружина сжалась до предела и разогнулась с невероятной силой. Слово, которого, затаив дыхание, ждала вся страна, — «наступление», — стало делом. Наша армия под Москвой перешла в наступление. В сводках в обратном порядке снова стали мелькать названия подмосковных мест, сел и городов. В лютые морозы, по снегу, по льду, в метель наступала армия. Начиналось то огромное и великое; что потом стали называть — зимним разгромом немцев под Москвой..."