11 декабря 1994 года президент России Борис Ельцин подписал указ о «наведении конституционного порядка в Чечне». Таким образом ровно двадцать лет назад началась война, позднее названная Первой чеченской. Обстоятельства этой катастрофы, едва не приведшей к дальнейшему распаду России, до сих пор полностью не ясны.
В декабре 1994 года федеральные войска вошли на территорию Чеченской Республики. Началась почти двухлетняя кровавая война, последствия которой до сих пор не пережиты. Сейчас эту дату почти не вспоминают – слишком уж она трагична для целого поколения россиян.
Сформировалось поколение, для которого Чечня и все, что связано с этим понятием, приобрело совсем не географический или этнографический оттенок, а стало трагичной, тяжелой судьбой. Настолько трагичной, что сейчас – через двадцать лет – общество предпочло проигнорировать эту дату, не посвятив ей ни одного серьезного исследования, ни одного федерального мероприятия (траурного или не очень), не сняв даже ни одного кинофильма.
Отчасти это от непроясненности деталей. Есть несколько основных вопросов, на которые так никто до сих пор и не дал ответа. С другой стороны, мы забываем, в какой обстановке мы все тогда жили. Новое поколение искренне не ориентируется в деталях и обстоятельствах того времени.
Федеральная власть на тот момент с трудом контролировала даже саму себя в пределах Садового кольца. Государственная система была недееспособна, причем именно в тех аспектах существования страны, которые принято считать критически важными: оборона, безопасность, разведка, внешняя политика. На том же кавказском направлении не существовало единого руководства даже военными операциями. Интересы отдельных ведомств пересекались, а то и противоречили друг другу, но в глазах местного населения и местных элит все они одновременно воспринимались как «деятельность Москвы». На чеченском направлении своя позиция была у советников президента по национальной политике, у Министерства по делам национальностей, у Министерства обороны, у Генерального штаба, у отдельных подразделений этого самого Генштаба, у СевКавВО, у ФСК/ФСБ, его региональных отделов, у МВД в Москве, у РУБОПа и у отдельно взятых олигархических структур. Примерно то же самое творилось в Грузии, Южной Осетии, вокруг конфликта в Пригородном районе Северной Осетии, в Абхазии и даже в Карабахе.
Сейчас такую обстановку трудно себе представить. И многие сейчас предпочли бы просто забыть эти годы как страшный сон. Но именно из-за желания забыть и не вспоминать теперь приходится отвечать на вопросы столь детские, что вроде как и отвечать на них странно.
Можно ли было договориться с Дудаевым? Да. Договориться можно вообще с большинством людей. Только зачем? Если исходить из привычных представлений о «меньшем зле», то, наверное, можно было и даже нужно. По городу Грозному расхаживали персонажи куда более неприятные, чем бывший генерал дальней авиации, обожавший странные на вид шляпы. Некоторые из них просто куда-то потом сгинули, как некий Бахмадов, приходивший на заседания всяких согласительных комиссий осенью 1991 года в сопровождении молодого человека с редким тогда в наших широтах «Узи». Некоторые затем превратились из вполне себе, на первый взгляд, безобидных типичных «национально ориентированных» фриков, искавших тайны древних шумеров, в озлобленных джихадистов, как, например, Зелимхан Яндарбиев. Через двадцать лет можно задним числом сказать, что с Дудаевым надо было иметь дело, поскольку остальные были хуже.
Но никто достоверно не может сказать, что именно получилось бы из харизматичных лидеров Объединенного конгресса вайнахского народа, если бы с ними попытались договариваться. Просто потому, что никто тогда с ними договариваться не пытался. Миссия Руцкого в 1991 году изначально была провальной, потому что это была миссия Руцкого. Помните, как Руцкой пытался «вести переговоры» в 1993 году при совсем уже других обстоятельствах и с другими людьми? А в Грозном того времени ему пришлось выслушивать полуночные рассуждения Джохара Мусаевича о, например, «сейсмическом оружии». И теперь уже не установить, то ли Дудаев так проверял на прочность психику собеседников, то ли сам уже не совсем прочно ориентировался в реальности.
В 1993–1994 годах миротворческие миссии были возложены на Министерство по делам национальностей во главе с кабинетными учеными, а общую стратегию национальной политики вырабатывали два советника президента России, невесть как добравшиеся до столь высокого положения в обществе. То есть буквально: вчера его знали только его соседи по родному двору в Киеве и коллеги по НИИ по планировке и застройке сельских населенных пунктов (я не шучу – это подлинная биография), а сегодня он – советник президента многонациональной страны по национальной политике. С другой стороны, позиции министра обороны Грачева после осени 1993 года в Москве были настолько сильны, а Борис Ельцин настолько не разбирался в деталях, что выбор решения в пользу «одного десантного полка» был предопределен.
Федеральная власть занималась вещами, как ей представлялось, более прагматичными. Чечня находилась на периферии интересов, поскольку там не происходило никакого перераспределения бюджета (если кто забыл – в стране не выплачивались пенсии и зарплаты, постоянно кто-то бастовал и замерзал, а крупная собственность переходила из рук в руки по несколько раз в месяц по принципу «у кого пистолет больше»). А из Грозного не исходили «законодательные инициативы» о перераспределении полномочий в пользу региона. Все это концентрировалось в Татарстане и Башкирии, которые и воспринимались Кремлем как основная угроза. А когда с Казанью и Уфой удалось договориться, а хасбулатовский Верховный совет растворился в прямом смысле слова в дыму, вот тогда-то и вспомнили о Чечне. В которой к этому моменту отмобилизовали чуть ли не все взрослое мужское население, значительную часть пропустили через абхазскую мясорубку для получения боевого опыта, придумали и «откатали» планы эшелонированной обороны Грозного и, что не менее важно, запаслись поддержкой «общественного мнения», либеральных СМИ (других тогда не было), правозащитных организаций и международного сообщества.
Можно посчитать, что федеральный центр пытался решать проблемы по мере их возникновения. Но и это не так. Генерал Лебедь, хасавюртовский мир и выделение Чечни в бандитское недогосударство – тоже следствие попытки решить следующую по счету проблему: переизбрание Бориса Ельцина на пост президента. Все это так. Без хотя бы формального мира в Чечне Ельцин в 1996 году на второй срок переизбираться не мог.
Попытки играть на мифических внутричеченских противоречиях дали прямо противоположный результат. Неожиданно выяснилось, что межтейповые разногласия становятся менее заметны при наличии внешней угрозы. А вот использование религиозных противоречий оказалось куда более эффективным, но и они подтолкнули чеченское общество обратно в Россию только тогда, когда в религиозность чеченцев, в их отношения с религией стали вмешиваться силы внешние – те, кого мы потом столь упрямо называли «Аль-Каидой».
Гражданская война в Чечне началась самостоятельно, без всякого «разжигания» со стороны Москвы. Она началась между салафитами и сторонниками традиционного местного ислама – только на это противоречие наложились местные этнографические факторы. Вокруг Шамиля Басаева стали группироваться непонятные люди, не говорившие ни по-чеченски, ни по-русски. У него появились огромные деньги наличными, и он стал требовать от своих людей несколько странных для чеченцев норм поведения. Против него сразу же выступили «люди старой закалки», в основном связанные еще с криминалитетом позднесоветского времени, которые не восприняли новую этику «джихадизма», да и не принимали «выскочек» типа Басаева и Бараева. Их интересовало происхождение денег, на которые стало закупаться оружие. А когда салафитов стало слишком много и они в открытую стали навязывать свои нормы поведения, идеологию, принципы и цели, конфликт внутри чеченского общества стал неизбежен.
Образовались совершенно независимые друг от друга центры власти, отдельные отряды, контролировавшие свой район с полевым командиром во главе (Лабазанов, Гантемиров, Ханкаров, Бараев, Махаури, Закаев, Гелаев – несть им числа), которые просто обязаны были схлестнуться друг с другом. Федеральный центр формально поддержал сперва Надтеречный район, потом людей Гантемирова, потом принялся делать ставку на каждого, кто складно произносил слово «федерация». При этом одно ведомство запросто могло поддерживать человека, который воевал со ставленником другого ведомства. А общее командование переходило по кругу от военных к ФСБ и МВД в зависимости от политической ситуации.
Весь этот бардак мог длиться бесконечно долго, поскольку устраивал многих и просто соответствовал уровню сил Москвы. Разбираться в нюансах внутричеченских взаимоотношений так никто себе труда и не дал. У многих просто не выдерживали нервы и сердца – в рабочем кабинете в Ханкале, например, умер адмирал Герман Угрюмов, за пару месяцев до этого назначенный командующим Объединенной группировкой войск в Чечне. В итоге судьба сама вытолкнула на первый план муфтия Ахмад-хаджи Кадырова – идейного и убежденного противника салафитов, которых он искренне считал «шайтанами» и действительно боролся с ними всеми доступными ему средствами.
И главным достижением современной российской политики в Чечне, как это ни парадоксально, можно посчитать именно отказ от мелочного внешнего давления на внутреннее устройство вайнахского общества. Все остальное было олицетворением государственной катастрофы, натурального ада, в котором мы жили и о котором так хотим сейчас забыть.
Случайные люди, объединенные набором случайных связей и нелепых идей – вот квинтэссенция событий декабря 1994 года, логически вытекавших из года 1991-го и продолжившихся вплоть до 1999-го. Главный урок, который вынесло российское государство и общество из чеченской эпопеи 90-х годов, – потеря ориентиров приводит к хаосу и выбрасывает наверх пену из людей и мыслей.
Можно сделать вид, что все это забыто, выводы сделаны. А ведь многие пережили 90-е годы, даже, что называется, не приходя в сознание, просто выживая, не задумываясь о том, что происходит в Чечне и почему это было настолько важно. Только каждый раз в декабре каждого года мы будем вспоминать эти входившие в Чечню четыре танковые колонны как главный в нашей жизни пример торжества некомпетентности в особо крупных размерах.
Текст: Евгений Крутиков