Террористам в России живётся всё хуже. Андрей Бабицкий

Журналист Андрей Бабицкий — о том, через что пришлось пройти России, прежде чем она научилась бороться с терроризмом.

Едва ли очередное сообщение о предотвращённом теракте станет событием дня и привлечёт к себе сочувственное внимание общественности. Люди, похоже, давно привыкли воспринимать подобные новости как информационный шум, поскольку сводки ФСБ с таким сюжетом, похожие друг на друга, как две капли воды, мелькают в новостных лентах с периодичностью раз в месяц или раз в два месяца. Представители либерального сообщества, вообще мало склонные верить в успешную работу спецслужб, традиционно ставят под сомнение эту информацию: дескать, для отчётности под теракт могут подогнать даже строительство коровника, в ФСБ много специалистов по трюкам такого рода. Эту точку зрения мы даже рассматривать не станем ввиду её полной безосновательности. Я точно знаю, что здесь явно есть, о чём поговорить, тем более на фоне вчерашнего взрыва в Нью-Йорке, осуществлённого террористом из ИГИЛ (организация, запрещённая в России).

У нас в начале 2000-х тоже бушевала настоящая террористическая война, подобная той, которая сейчас развернулась в Европе и явно не желает обходить стороной Соединённые Штаты. С подрыва домов в Буйнакске, Москве, Волгодонске, с взорванных рынков и автобусных остановок во Владикавказе, Пятигорске, Моздоке и начиналась вторая чеченская кампания. Будучи в течение 1–1,5 лет вытесненными из населённых пунктов в леса и горы, боевики так называемого Имарата Кавказ попытались накрыть Россию сетью терактов.

Вещество, изъятое у задержанных участников террористической группы, готовившей серию терактов с использованием автоматов и взрывчатки в местах массового скопления людей, в Санкт-Петербурге. Фото: © РИА Новости/ФСБ РФ

Взрывались столичное метро, аэропорт, произошёл взрыв на общественном мероприятии, боевикам удалось захватить школу, театр. Казалось, конца этому не будет. То есть масштабные теракты, требующие длительного времени на подготовку и серьёзного вооружения и финансов, участия десятков человек, в принципе можно было свести на нет, поскольку и ресурсная база чеченского подполья была подорвана, и сам Северный Кавказ — главным образом Чечню и Дагестан — спецслужбам удалось взять под плотный контроль различными способами: контрольные пункты на дорогах и постоянные проверки автотранспорта, сеть информаторов в самой салафитской среде, блокирование каналов, по которым подполье получало деньги и оружие.

Но проблема фанатиков-одиночек, шахидов, совершающих самоподрывы, казалась нерешаемой. Для организации такого теракта не нужно никаких особых средств, достаточно взрывчатки и смертника, который приведёт в действие смертоносный механизм. Готовить подрыв может сам фанатик, не ставя никого в известность о своих намерениях. Соответственно, информация о готовящемся теракте, надёжно упрятанная в одной-единственной голове, никак не могла быть получена спецслужбами. Собственно говоря, подобная схема как раз и стала очень популярной в Европе, где одиночки, просто заглянув в Интернет и ознакомившись с инструкцией о проведении теракта, действуют самостоятельно.

Между тем проблему удалось решить и, несмотря на то, что приверженцев радикального ислама, надо полагать, в России и по сей день немало, говорить о массовом терроре сегодня нет никаких оснований. Прежде всего, мы видим, что поменялся национальный окрас явления. Если в 2000-х терроризм имел исключительно кавказскую родословную, то сегодня он стал среднеазиатским. Подполье Северного Кавказа ликвидировано почти полностью: в Чечне тотально, в Ингушетии и Дагестане случаются всё более редкие инциденты. Удалось это сделать не только благодаря силовым операциям, но и работе с мусульманскими общинами. Я помню, что в тот период салафизм был необычайно популярен среди учащейся молодёжи, кавказского, главным образом — чеченского студенчества, считавшего, что вооружённая борьба за чистый ислам — это путь настоящего мужчины.
 

Моду на радикализм удалось постепенно приглушить за счёт поддержки традиционного суфизма с его опорой на семью и национальный уклад. Ликвидация социальной базы террора стала залогом успеха борьбы с ним как с идеологическим явлением. Весь процесс занял не год, не пять лет, а гораздо больше времени. То есть окончательно, бесповоротно победить террор невозможно в принципе, но сделать его исчезающе малой величиной, как выяснилось, получается.

Для этого нужны не только обычные инструменты, силовые и следственные, но и тщательная научная экспертиза радикального ислама. Насколько я знаю, к изучению ситуации на Кавказе в массовом порядке привлекали российских учёных — кавказоведов и религиоведов. Такой комплексный подход и позволил понять природу того явления, которое было источником террористического насилия.

Думаю, что сегодня российские спецслужбы накопили обширный и ценный материал, позволяющий работать с исламскими общинами. Опыт противодействия радикализму в нашей стране мог бы оказаться весьма полезен европейским странам и США, которые, похоже, пока находятся только в начале длинного и драматичного пути. Когда из Москвы звучат заявления о готовности оказать помощь в борьбе с терроризмом, я всегда знаю, что это не пустые слова. Думаю, что за последние 20 лет Россия обзавелась лучшими специалистами в этой области.

Андрей Бабицкий