Нынешняя волна эмиграции из России оказалась самой бессмысленной

Владимир Зеленский в нашумевшем интервью The Washington Post призвал коллективный Запад закрыть границы для всех россиян, включая даже тех, кто выступает в поддержку нынешнего украинского режима, а тех, кто уже отправился в политическую эмиграцию на Запад, принудительно вернуть в Россию. «Нужен запрет на въезд для всех граждан РФ», – заявил человек, регулярно путающий роли президента и стендапера.

У поуехавших, естественно, разрыв шаблона и жесточайший когнитивный диссонанс. В другой момент им можно было посочувствовать: в самом деле, оказались между молотом и наковальней, и куда ни кинь – всюду клин. Как водится у них в подобных случаях, тут же принялись оправдывать Зеленского, звать русских к покаянию и строить очередные апокалиптические прогнозы для России, такие же несбыточные, как все предыдущие. Все что угодно, кроме трезвого, критического осмысления вновь сложившейся реальности и собственного выбора в ней.

200 лет тому назад перед подобным выбором стоял выдающийся (в будущем) философ-просветитель Франсуа-Мари Аруэ, нам более известный как Вольтер. Спасаясь от французского абсолютистского режима, он нашел прибежище – где бы вы думали? – конечно же, в Британии. Которая как раз незадолго до того низвергла собственных абсолютистов, якобитов и приняла парламентское правление. Новоиспеченный политэмигрант счастливо бродил по улицам Лондона, вдыхал сладостный воздух британской свободы и проникался восторженной нежностью к англичанам, которые нашли в себе достаточно ума и смелости, чтобы устроить свою общественную жизнь в духе либеральных стремлений молодого просветителя.

Вольтер, однако, не учел, что сами англичане отнюдь не разделяют его трепетные чувства. Отношения между странами в ту пору были, мягко выражаясь, скверными, а откровенно говоря – враждебными. И вот однажды на прогулке будущий великий просветитель вдруг оказался окружен озлобленной толпою англичан. «Это француз! – закричали в толпе. – Вздернем же его! Вздернем француза!»

Положение казалось безнадежным. Вольтер, не будучи глупцом, отлично понимал: его даже не станут высылать обратно, как сегодня предлагают сделать с россиянами, но в самом деле вздернут лишь за то, что он француз, а власти Франции поддерживают якобитов. Вольтер не стал оправдываться тем, что он-де «свой» для англичан француз, «хороший», сам против режима короля Людовика и всей душою за либерализм: как не сработало теперь, тем более бы не сработало тогда. Он поступил иначе, обратившись к враждебной толпе со следующими словами: «Англичане! Вы хотите убить меня за то, что я француз. Но разве я уже мало наказан тем, что не рожден англичанином?» В ответ на это толпа сперва опешила, затем разразилась приветственными криками, Вольтера стали обнимать, сочувствуя бедняге, а потом проводили до паба, где еще и угостили пивом.

Так находчивый философ, тонко потрафив самомнению толпы (мы сегодня бы сказали – славно потроллив ее), спас собственную жизнь. И до него дошло, что у каждого народа в истории свой путь; что англичанина не сделаешь французом, а француза – англичанином. Радость эмиграции оказалась иллюзорной, но дала неоценимый опыт. С этим опытом и новой мудростью Вольтер вернулся на родину, где посвятил себя науке. Общаться с ним считали за честь самые просвещенные правители Европы, включая нашу Екатерину Великую. Есть чему поучиться и сегодняшним политэмигрантам, также считающим себя просветителями, не правда ли?

Еще более поучительная история произошла почти за 4000 лет до Вольтера в Древнем Египте – это первый достоверно описанный и дошедший до нас опыт политической эмиграции. Она случилась с Синухетом, видным сановником в период правления фараона Аменемхета. Когда фараон пал жертвой заговора, Синухет испугался и бежал: «Направился я на юг, уже и не помышляя о царском подворье, ибо думал я: будет резня во дворце и не уйти мне живым после нее». После долгих странствий и лишений он оказался в Сирии, где проявил себя с таким достоинством и доблестью, что местный царь выдал за Синухета старшую дочь, щедро одарил землей, доверил командование армией.

Казалось бы, чего еще желать? Хорошо устроился на новом месте, так живи себе и наслаждайся жизнью! Многие об этом и сегодня могут лишь мечтать. Но Синухет, сделавшись эмигрантом, сохранил любовь к родной стране и преданность законной власти, от которой, вообще-то, сам сбежал. Тоска по родине не давала ему покоя. В отличие от политэмигрантов нашего времени, он не плевался ядом в соотечественников, оставшихся на царской службе, не клеймил их как рабов, из века в век согласных строить фараону пирамиды, не оскорблял богов, не плел интриг против властей и не пытался натравить на них враждебных чужаков. Наоборот, он делал все, чтобы укрепить отношения соседей Египта с новым фараоном Сенусертом, сыном погибшего Аменемхета. Узнав об этом, фараон сам написал ему, что ни в чем не винит, и пригласил вернуться. Так Синухет воссоединился с родиной, которую любил.

Очевидно, в этом-то, в отсутствии любви к родной стране, и заключается проблема тех из наших соотечественников, которые, едва покинув Россию, спешат отречься от нее, проклясть страну и оскорбить народ, ожесточить против России сердца простых людей в соседних странах и еще сильнее натравить на нее недружественных ей политиков.

Чтобы достойно пережить опыт эмиграции либо же вовсе отказаться от него, нужно любить свою родину, любить ее сильнее, чем себя, и понимать, что вместе с родиной против ее врагов успеешь больше, чем с врагами против родины. «Я не могу унести родину на подошвах своих сапог», – ответил Жорж Дантон, один из создателей первой Французской республики, своим друзьям, которые настойчиво советовали ему эмигрировать, чтобы спастись от бесчинств якобинцев и неизбежной гильотины.

Сегодняшние хипстеры, мягко выражаясь, не дантоны. Им не грозит гильотина. И ужасы тоталитаризма образца прошлого века существуют лишь в воспаленных мозгах людей, незнакомых с подлинной историей, не знающих, не понимающих ее, а судящих о прошлом по модным книжкам-агиткам и пропагандистским роликам с YouTube. Но у власти – и у общества! – чем дальше, тем сильнее будут множиться тяжелые вопросы.

Вот главные из них: откуда вообще взялись такие люди, которые отвергают Родину в час испытаний – в стране, явившей величайшие примеры стойкости, патриотизма, жертвенности, героизма? Как и почему оказались они «лидерами мнений» и «хозяевами дискурса» при молчаливом согласии всех остальных, по крайней мере, в соцсетях? Почему у нас принято называть «оппозиционерами» людей, промышлявших подрывной деятельностью, а когда ей не осталось места в отечественном публичном пространстве, переместившихся с нею же на чужеземные хлеба? С чего вообще мы взяли, что этими людьми, если они сами отвергают свою родину, не желают быть с Россией и работать на общее благо, нам нужно так уж дорожить и так переживать из-за их бегства?

Не нужно переживать. Нынешняя волна эмиграции из России – самая бессмысленная и нелепая за всю историю страны. Но и самая очистительная: когда пройдет морок и утихнет истерия, мы увидим, что те немногие, в ком Россия не нуждалась, кто был инородным телом для нее и только жил здесь, а душой и сердцем, и умом – на Западе, сами же Россию и покинули; а другие, в ком она действительно нуждается и будет нуждаться, с нею, они здесь. Собственно, они и раньше были, не с Луны же прилетели, но видно их не было, так как в узурпированном «креативным классом» публичном пространстве социальные лифты не работают, и «наверх», к широкой аудитории, пропускаются только угодные.

Как происходит процесс замещения выродившейся антинациональной элиты новой, патриотической и созидательной, ярко показывает нам история той же Франции после революционных событий 1789–1799 годов. Многим тогда казалось, что весь цвет французской нации, весь ее тогдашний «креативный класс», сосредоточен в старом дворянстве, и раз всех этих маркизов-графов-виконтов и прочих не стало (многие погибли, другие сбежали за границу, остальные попрятались или переметнулись), страну некому будет возрождать и развивать.

История презрела эти страхи. Как только открылись новые социальные лифты, вся Франция с приятным изумлением, сама себе порой не веря, обнаружила, что людей талантливых, при этом умных, верных и патриотичных, среди французов много больше, чем казалось. Просто прежде их, происхождением не вышедших, не замечали и не пропускали. А пустили – они тут же пригодились. Маршалы и генералы, законоведы, экономисты, промышленники и все прочие – они воссоздали Францию заново, сильнее и лучше, чем была она при старом королевском режиме. Эти люди и стали в ней новой, подлинной аристократией – вернее, меритократией, то есть аристократией не по происхождению, а согласно пользе и уму. Затем, когда ненадолго вернулись Бурбоны, дворянство, старое и новое, практически слилось, окрепло и в годы правления Наполеона III, при поддержке народа, помогло создать ту Францию, которую мы знаем и ценим.

Наша страна, слава Богу, не нуждается в череде переворотов, какие потрясали Францию в XIX веке или же Россию в XX веке. Наш лимит на революции исчерпан. Общество больше не поддержит тех, кто по неразумию, по злому умыслу или по прямой указке исторических противников зовет его к новым потрясениям. В мире, который после разрушения СССР вступил по вине коллективного Запада в эпоху турбулентности, у нашей страны есть весомые шансы остаться самым стабильным, спокойным, а в перспективе и процветающим местом на планете.

Нынешняя волна эмиграции не Россией затеяна, Россия никого не высылает, ни от кого из своих граждан добровольно не отказывается – но естественным следствием этой волны станет самоочищение. Инородные для России тела освободят ее от своего присутствия и бесследно растворятся в чуждом «космополитическом» пространстве; те эмигранты, кто сумеет вновь найти в себе любовь, силу и мудрость вернуться, чтобы послужить своей стране, сделают это; а новое «дворянство», поднятое вверх новыми социальными лифтами и призванное к жизни новыми стоящими перед Россией и миром вызовами, обеспечит стране будущее.

Борис Толчинский
кандидат политических наук, писатель, публицист